Константин Мацан, Галина Сизко, Денис фон Мекк

К. Мацан (Радио Вера)

— «Светлый вечер» на радио «Вера», здравствуйте, дорогие друзья. В студии Константин Мацан. У меня в руках книга под названием «Духовный путь Чайковского». Книга про величайшего русского композитора Петра Ильича Чайковского. И вот наша сегодняшняя программа в своей теме совпадает с названием этой книги. Мы поговорим про духовный путь, духовные искания, то, как они раскрываются в музыке Петра Ильича Чайковского с нашими гостями. У нас автор этой книги — Галина Степановна Сизко, добрый вечер.

Г. Сизко

— Добрый вечер.

К. Мацан

— Галина Степановна — старший научный сотрудник и методист дома-музея Чайковского в Клину, как я сказал, автор этой книги. И Денис Андреевич фон Мекк — исследователь жизни и творчества Чайковского, потомок родов Чайковского и фон Мекк и основатель благотворительного фонда имени Надежды Филаретовны фон Мекк. Добрый вечер

Д. фон Мекк

— Добрый вечер.

К. Мацан

— Ну для начала даже вот интригующий момент: известно, что Петр Ильич и Надежда Филаретовна не встречались никогда, только переписывались, а мы вас представляем, как наследника обоих этих родов, почему так?

Д. фон Мекк

— Да-да, меня тоже часто, Константин, спрашивают: как же так, они не виделись даже, не то, что не встречались практически, и вдруг у них какой-то есть наследник. Очень просто — это обсуждалось в огромной переписке, которую они вели на протяжении почти 14-ти лет, Надежда Филаретовна и Петр Ильич решили породниться, и эта обсуждалась тема в письмах, и план Надежды Филаретовны свершился: ее сын — Николай Карлович фон Мекк познакомился, полюбил и предложил свою руку и сердце племяннице Петра Ильича Чайковского Анне Львовне Давыдовой. Вот это мои прапрадедушка и прапрабабушка. Таким образом для меня генеалогически и фон Мекки и Чайковские имеют одинаковую степень родства.

К. Мацан

— Потрясающе, какое-то прикосновение к живой истории происходит через наших сегодняшних гостей, потому что Денис Андреевич наследник рода, а Галина Степановна, по-моему, человек, который знает все о Чайковском, наверное, больше, чем сам Чайковский о себе знал, потому что, знаете, еще много всего, что было после него и книгу написали не одну. Но вот смотрите: «Духовный путь Чайковского», с одной стороны, такое название и обязывающее, и интригующее. И мне кажется, что вообще о духовном пути гения очень интересно говорить именно потому, что он гений. Потому что человек прикасается в своем творчестве, как мне представляется, к каким-то таким глубинам и тайнам, которые, если он человек умный, а Чайковский таким, безусловно, был, понимает, что это немножко не от него, не до конца его, что в него, не знаю, вливается какое-то высшее содержание. Ему кто-то диктует, не все, не подряд, но какие-то озарения происходят не без участия того, кто дарует вдохновение, кто это вдохновение посылает. Я думаю, что просто в силу своего творчества гений не может не задумываться о такой вот, не материальной стороне жизни, о духовном каком-то бытии человека. Я думаю, что все это присутствует в жизни Петра Ильича, правда?

Г. Сизко

— Вы абсолютно правы. К Чайковскому все это относится в высшей степени. Каждый день приходят в музей люди, каждый день задают вопросы и буквально вчера у меня был разговор — посетители оказались музыканты: как Чайковский писал музыку? Как это происходило? Почему именно он писал музыку столь гениально, что она окутывает всю нашу планету, спасая ее от ритмического токсикоза — однажды прочитала такой страшный диагноз, который был поставлен планете Земля. А музыка Чайковского звучит каждый три-пять минут, и кто бы ее не слушал, хотят слушать и играть, кто как может, еще, еще и еще. Что это за феномен такой? Почему священник, инок Оптиной пустыни, Царство ему Небесное, говорил тоже, который закончил в Москве Гнесинское училище на первой же экскурсии по Оптиной пустыни в ответ на мое высказывание: — А что известно о пребывании братьев Чайковских в Оптиной пустыни в 1863 году Петра Ильича, а в 93-м году Модеста Ильича? Он сказал: — Ничего. И тут же добавил: — А вы знаете, что священники считают музыку Чайковского самой христианской в мире? Парадокс: оперы, балеты, симфонии, концерты, романсы, симфонические сочинения на отнюдь не религиозные, а сугубо литературные сюжеты — парадокс. И еще — на лекции по физике, которая была в музее я слышу: достаточно одного аккорда из музыки Чайковского, чтобы возникли обертоны такой чистоты и силы, что зашкаливает всю измерительную космическую аппаратуру. То есть музыка Чайковского идет намного выше.

Д. фон Мекк

— Константин, я думаю, каждый радиослушатель может вспомнить какие-то свои размышления в жизни, похожие на подобные, и он может вспомнить, что это было с ним двадцать лет назад, тридцать лет назад, десять лет назад или полгода назад. Всякие мысли, они привязаны к моменту во времени и к тем обстоятельствам, которые в это время в жизни происходят. И человек так устроен, что он мало людей, кроме, может быть, монахов, которые постоянно сконцентрированы на одной теме, в одинаковой степени глубоки в каких-то мыслях, в каком-то внимании или в вере в данном случае. Поэтому подобная цитата...

К. Мацан

— Начнем с того: она верная, это не ошибка какая-то?

Д. фон Мекк

— Нет, это не ошибка.

К. Мацан

— А подтверждена исследователями, то есть вам она знакома?

Д. фон Мекк

— Конечно, это все в архивах музея Клинского находится, в подлинниках, которые хранились у нас в семье и перед войной после репрессий сына Надежды Филаретовны, моего прапрадеда всякими путями это попало в музей, слава богу, что это все сохранилось. Но я, Константин, что хотел пояснить на ваш ответ: что чем больше мы будем читать эту переписку и переписку с другими близкими людьми Петру Ильичу, тем больше разных мнений об одном и том же вопросе мы будем встречать, потому что жизнь, она долгая, событий в ней много, и у Петра Ильича, если вы поищите в той же переписке, а она, кстати, состоит из тысячи двухсот с лишним писем — это самое большое эпистолярное наследие вообще в истории России, мы увидим, и это очень четко у Галины Степановны отслеживается в книге «Духовный путь Чайковского», как внутренний мир Чайковского с его взрослением и как христианина, и как мирянина, и как композитора и музыканта, он менялся. И как какие-то трагические события в его жизни отражались на его понимании веры, на его понимание его личности в миру и это он обсуждает очень глубоко с Надеждой Филаретовной, потому как волею судеб оказалось, что у них было, наверное, может быть, самое глубокое доверие во взрослом возрасте друг к другу и их переписка, она очень откровенная. И тому есть много подтверждений, на тему религиозности очень много там у них обсуждений, и они меняются год от года, в общем-то, как у нас у всех, наверное, в жизни бывает.

К. Мацан

— Денис Андреевич фон Мекк, исследователь жизни и творчества Чайковского, потомок родов Чайковского и фон Мекк, основатель благотворительного фонда имени Надежды Филаретовны фон Мекк и Галина Степановна Сизко, старший научный сотрудник и методист дома-музея Чайковского в Клину, автор книги «Духовный путь Чайковского» сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Ну вот важная, мне кажется, очень вещь прозвучала, что человек менялся, менялся, в том числе, какой-то вектор духовного и религиозного поиска у Чайковского и связано это было, помимо того, что все мы меняемся и проходим в жизни этапы, видимо, с какими-то конкретными событиями. Какими на ваш взгляд, Галина Степановна, самые главные такие вехи, этапы в духовном пути Чайковского? Помимо детства, о котором вы рассказали.

Г. Сизко

— Помимо детства, вы знаете, мне хочется прежде чем расставлять вехи, дополнить к высказыванию Дениса Андреевича еще один существенный момент: Чайковский всю жизнь писал письма, с 8-летнего возраста до последних дней. 21 октября 93-го года он написал последнее письмо, а 25-го его не стало. Пять с половиной тысяч писем Чайковского известно. В середине XX века они были опубликованы и это самое роскошное жизнеописание Чайковского, сделанное его собственной рукой. Корреспондентов не счесть, творческая щедрость автора непостижима, об одних и тех же событиях одним и тем же самым разным людям он пишет самые разные письма в один и тот же день. Это, конечно, очень интересно и такая трепетность, она была взращена. В семье Чайковских рождаются близнецы: Анатолий и Модест, один из них станет основателем музея. Чайковский в это время учится в училище правоведения. А почему в училище правоведения? А потому что там самые лучшие учителя музыки. В Петербурге во всех учебных заведениях музыка — обязательный предмет. Но консерватория еще полтора десятка лет, ну почти полтора десятка лет. И Чайковский в каждом письме любимым папашеньке, мамашеньке обращается с такими словами: «Целую ваши ручки и ножки, прошу вашего родительского благословления, поцелуйте за меня этих ангельчиков, этих херувимов: Толю и Модю. То есть детей, которые родились на его глазах это не всегда самое приятное такое внешнее событие, он называет «ангельчиками, херувимами», он один из старших братьев в семье. Он потом, после смерти Александры Андреевны, которая наступит в 1854 году, ему будет четырнадцать лет, а малышам-близнецам по четыре года, через некоторое время он возьмет на себя заботы о них, чтобы, как он писал Надежде Филаретовне: «попытаться заменить им ласки матери, которых они, по счастью — я подчеркиваю это слово — не помнили». А ведь Александра Андреевна, ласки ее были очень своеобразны. Илья Петрович не пропускал ни одного малыша, чтобы не поцеловать в щечку, не погладить по головке, не посадить на ручки. Александра Андреевна этого никогда не делала, у нее всегда было расстояние, но благосклонный взгляд, радость матери по поводу того, что что-то получилось достойно, правильно и хорошо, было всегда лучшей наградой.

К. Мацан (Радио Вера)

— Вот вы просто ответили на мой вопрос, который я не успел задать, потому что как раз-таки вот это пример с тем, что в католическом «реквиеме» его смутил такой акцент на именно вере в бога-карателя, а ему был важен Бог-любовь, Бог прощающий, Бог-утешитель, скажем так. Вот это, мне кажется, такая характерная, знаковая, наверное, судя по вашему разговору, черта религиозности Чайковского. Но уже мы постепенно движемся к финалу разговора, я хотел бы, чтобы мы все-таки побольше сейчас сказали о музыке. А в каких еще произведениях, может быть, неожиданных, вот таких не литургических прослеживаются вот эти следы размышлений Чайковского о вере? Какие неожиданные вещи мы могли бы заметить, если бы вслушивались внимательно, если бы вы нам рассказали?

Г. Сизко

— (поет): «Болят мои скоры скоры ноженьки, сапоходушки, скоры ноженьки сапоходушки» — поют крестьяне, а получается: «Вееечная пааамять».

К. Мацан

— Потрясающе.

Г. Сизко

— Да? Только что помер у Евгения Онегина дядюшка очень богатый, он приехал в его деревню (поет): «Веееечная пааамять» ему. И вот намек на то, что сейчас будут происходить вот эти вечные памяти, ведь «Евгений Онегин» — это очень трагическая опера. Лирические сцены пишет скромно Чайковский. Ларина, няня поют: «Привычка свыше нам дана, замена счастию она» — ре минор «Реквиема» Моцарта и шаги моцартовские, они тоже уже все похоронили в себе. И вот эта трагедия, опера о несбывшейся любви. На каждом шагу будет несбывшаяся любовь. И еще: у Чайковского было одно замечательное свойств, у него музыка рождалась из воздуха. Он обязательно должен был, живя в деревне или тоже в Клину каждый день на два часа уйти в поле, в лес, он забирал записную книжку, и он начинал слушать то, что звучало внутри него, то, что сливалось с чтением, пением птиц, шелестом листвы, звоном колоколов, церковным пением. Как он обижался, если он нарывался на всякую пакость и халтуру на светские концерты в церкви, почитайте, какое письмо он написал ректору Духовной академии, ректору Духовной академии, в которой учились его предки! Оно очень гневное, очень справедливое. И какая у него скрупулезнейшая идет переписка, когда он пишет «Всенощную», чтобы не нагрешить, обращается к своему ученику Танееву, а он учит, а он учит синодальных певчих контрапункту, а он знает все лучше всех, у него голова так устроена, что вот он взял и пересчитал всю до Баховскую полифонию в музыкальных примерах и в цифровых показателях, индексах. И он не стесняется спрашивать у него совета и получает огромную консультацию. Все регенты должны это узнать и прочитать. А вот, когда умирает Николай Григорьевич Рубинштейн, Чайковский, который не любит сочетания струнных и фортепиано, для него это чужеродные инструменты, вдруг не успел Рубинштейн сыграть Второй фортепианный концерт, самый интересный, самый сложный, самый красивый из всех трех концертов Чайковского. Ну все Первый знают, Третий совсем не знают, Второй знают немножко, спасибо Эмилю Григорьевичу Гилельсу, он в 60-е годы здорово его играл по Всесоюзному радио, это прекрасно звучало. Так вот для Николая Рубинштейна он не успел написать концерт, не сыграл он концерт. Отложив все свои дела оперу «Мазепа», «Всенощную», все другие сочинения, он пишет трио «Памяти великого артиста», где фортепиано — солирующий инструмент, а скрипка и виолончель аккомпанируют. И начинает он с чего его (поет): Вееечная память. И опять вот этот мотив отпевания, который все знали, но никто не проинтонировал его и так иронично, как Чайковский в «Евгении Онегине», и так трагически, как это звучит в «Памяти великому артисту». Две части — а почему две части? Одна часть — сонатное аллегро — это самая совершенная музыкальная форма, а вторая — тема с вариациями. А вариации — это все жанры, все, что мог играть Рубинштейн, это его исполнительский портрет.

К. Мацан

— Денис Григорьевич, ну поскольку мы сегодня говорим, в том числе о проектах фонда и вот один из таких флагманских новых свершений — это книга, о которой мы сегодня говорим: «Духовный путь Чайковского». Вот не было бы книги, не было бы фонда — не знали бы мы ничего о том всем поразительно интересном материале, о тех деталях личности Чайковского, о которых мы знаем, потому что после нашей программы можно не просто много нового о Чайковском знать, можно по-новому музыку его слушать.

Д. фон Мекк

— Совершенно по-новому слушать музыку и узнать о произведениях, на которые мы смотрели с музыкальной точки зрения посмотреть на нее теперь с христианской точки зрения. И просто Галина Степановна не успела упомянуть, например, такое произведение, как «Иоланта», где слово «Бог», «Божие» и «Господь» встречается больше, чем шестьдесят раз.

Г. Сизко

— Как интересно.

Д. фон Мекк

— Очень глубокие, да. ну как исследователь, посчитал. Я хотел бы обратить внимание слушателей на эту книгу — я издавал, потому что мне было интересно отношение Чайковского и религии, а теперь это, как уже нечто материальное, как какой-то продукт я на нее смотрю. Эта вот книга красивая с портретом Чайковского, с храмом, в котором его крестили в Воткинске и что происходит сейчас в жизни, какое развитие: во-первых, я начал ощущать, что эта книга совершенно миссионерская. Многие люди любят Чайковского, как одного из столпов нашей истории, нашего патриотизма. Привлекает внимание это имя. Эта книга может попасть в руки к человеку, который, может быть, еще даже не встал на путь поиска своего духовного понимания. Или находится на той стадии, где еще слишком много вопросов. И эта книга, если как исследователь, посчитать в процентах, то, может быть, процентов на 60-65 она православная. Может быть, процентов на 25-30 она музыкальная и на оставшиеся она историческая. И человек, возможно, ее возьмет в руки из-за того, что она историческая или музыкальная, а читая ее, он будет насыщаться атмосферой семьи, допустим, православной, цитат многих из Евангелия и вот это его заставит задуматься о его положении, его внимании к религиозной теме. И мне кажется, что эта книга может быть таким хорошим подарком развивающим, то есть вход к человеку, ближе к душе его через музыку, через историю музыканта великого, а читатель придет обязательно к вопросам, которые здесь в книге очень мастерски освещены Галиной Степановной и он тоже начнет над этим задумываться. Дальше у меня что получилось: я познакомился с японцами, с аргентинцами, в Германию ездил летом и сейчас уже началась работа по переводу этой книги на другие языки. И вы представляете, то есть в Японии будут люди читать, опять же потому что они интересуются Чайковским, а, кстати, Чайковский в Японии номер один композитор, что очень интересно, но они будут приобщаться к нашим народным, духовным, историческим ценностям нашей русской культуры. Мне кажется, это очень интересно.

К. Мацан

— Мы говорили про книгу «Духовный путь Чайковского», ее автор Галина Степановна Сизко, старший научный сотрудник и методист дома-музея Петра Ильича Чайковского в Клину была с нами в программе «Светлый вечер». Также Денис Андреевич фон Мекк, основатель благотворительного фонда имени Надежды Филаретовны фон Мекк, благодаря которому эта книга и вышла, исследователь жизни Чайковского и потомок родов Чайковского и фон Мекк был сегодня снам в студии. Спасибо огромное за эту беседу. С вами был Константин Мацан, до свидания.
источник:
radiovera.ru/duhovnyj-put-p-i-chajkovskogo-galina-sizko-i-denis-fon-mkk.html

Галина Степановна Сизко: После Вашего «Ангел вопияше» очень просится сказать, хотя еще и не время, но сегодня такой солнечный день: «Христос Воскресе!». Ведь это в Пасху поют «Ангел вопияше» вместо «Достойно есть», а это – завершение молитвы и службы.

Этими двумя молитвами вы очертили круг духовных сочинений Чайковского. Потому что начал он с Литургии в 1878 году, сказав, что «я чувствую на себе заботу Провидения». Он написал Юргенсону: «А тебе не надо все литургические песнопения моего сочинения? Если ты издашь, я тебе напишу». Это была его инициатива. И он захотел написать все это сам, не по канонам и песнопениям, которые привычно звучат в церкви. Попало ему за это… «Господин Чайковский посмел сделать священное таинство, происходящее в церкви сюжетом для своих музыкальных вдохновений. Хорошо хоть композитор талантливый, а если каждый начнет так делать!» Такой приговор был вынесен Чайковскому.

После этого он написал Всенощную по всем канонам, Чайковский был благочестивый человек, потом ему заказали коронационную кантату на коронацию Александра III, а через год пригласили в Гатчину на аудиенцию к самому императору, и попросили написать духовные сочинения. Чайковский, советуясь с Балакиревым, написал 9 духовных хоров. Потом Петр Ильич, уже не будучи профессором Московской консерватории помогал своему ученику и лучшему ректору консерватории Сергею Ивановичу Танееву. Они оба, и Чайковский, и Танеев входили в наблюдательный совет синодальных певчих. Обратите внимание на даты, которые стоят на Рахманиновском зале, в котором очень хорошо звучит в том числе хоровая музыка. Ведь он был построен как раз в то время, когда Танеев был ректором. Как раз в это время Чайковский написал «Ангел вопияше», завершив таким образом весь круг своих духовных песнопений. Этот хор очень редко почему-то поют.

Интеллект музыканта определяется тем, к каким стихам он обращается. К возвышенным и утонченным стихам обращался в своем творчестве Сергей Иванович Танеев. Чайковский писал более сотни романсов на стихи своих современников и близких знакомых, мог перепутать и поставить вместо одной фамилии другую. Апухтин доходил почти до слез, а Чайковский хохотал и говорил: «Да это все равно». Так и вышло у них недоразумение с «Забыть так скоро», ведь это текст не Апухтина, а кого-то другого. Но Чайковский не позволял себе писать романсы на стихи своего самого любимого поэта – Александра Сергеевича Пушкина. 106 романсов и только «Соловей» из «Песен западных славян» и «Песня Земфиры» - только два романса на стихи Пушкина. Почему? Чайковский отвечал: «У поэта все выражено так полно ясно и прекрасно, что музыкой договаривать нечего». Он написал три лучшие пушкинские оперы... Как-то зашел к Елизавете Андреевне Лавровской, стали обсуждать сюжеты для оперы, ее муж молол невообразимую чепуху, Елизавета Андреевна молча улыбалась и вдруг сказала: «А что бы взять Онегина?». Евгений Онегин – это не Милюкова. На следующий день после того Чайковский пишет брату Модесту: «Мысль показалась мне дикой». Потом он пошел обедать в трактир Тестова. Во время обеда загорелся желанием писать оперу со стихами Пушкина, побежал, с трудом отыскал посмертное, 1838 года издание Евгения Онегина, провел бессонную ночь, результатом которой стал сценарий его оперы со стихами Пушкина. Он больше всего боялся, что гениальные пушкинские стихи будут неизбежно соединяться с его виршами. Он написал, что либретто написал его ученик Шиловский. А из всего либретто Шиловский на самом деле написал куплеты Трике, в русском и французском вариантах. А все остальное написал Чайковский и страшно стеснялся этого.

Чайковский жил и в Москве, и в Петербурге – это Пушкинские города. Но каждое лето он приезжал к своей любимой сестре Александре Ильиничне в Каменку. А в Каменке когда-то собиралось тайное общество декабристов, в Каменку приезжал Пушкин. И в Каменке стержнем всего семейства была Александра Ивановна Давыдова, любимая собеседница Чайковского. Она была вдовой декабриста Василия Львовича Давыдова, вместе с мужем пережила ссылку, похоронила его, дожила до реабилитации, вернулась в Каменку и однажды, пишет Чайковский, «она мне целый день рассказывала, как в Каменке гостил Пушкин». Там была бильярдная, в которую Пушкин убегал от своих друзей, когда на него накатывало вдохновение, ложился на бильярдный стол и, лежа во весь рост, писал обглодками перьев то, что необходимо было записать. И исписанные листы сбрасывал под стол. Потом бильярдную перестроили в зеленый дом, и в нем останавливался Чайковский, приезжая в Каменку. У него не было своих детей, была страшно неудачная женитьба. Эту историю Чайковский называл ужасной раной. В семье сестры Александры Ильиничны, как и у родителей, Ильи Петровича и Александры Ивановны, было семеро детей: четыре девочки и три мальчика. И когда Чайковский приезжал в Каменку, его окружали дети, на него очень похожие и его очень любившие. Один из племянников, шестой ребенок, при рождении поразил маму этим невероятным сходством. И на следующий день она писала про только что родившегося Володю: «До чего же он похож на брата Петю. Пусть бы и человеком был таким как он». Это ему посвящен Детский альбом.

В Московской консерватории двенадцать лет Чайковский преподавал те самые дисциплины, мимо которых нельзя пройти ни одному учащемуся. И как он терпеть не мог это дело! «Все эти ученики существуют только для того, чтобы отнимать у меня время и портить мне настроение». Ведь гениальному человеку среди негениальных очень трудно. Потому что они все кажется ему очень несообразительными. Вот Танееву, которому в ноябре после поступления в консерваторию исполнилось 10 лет, тоже всегда было все ясно, и он лукаво улыбался, глядя на бородатых дяденек, которые не могли справиться с очень легкими для него, маленького Танеева, заданиями. И Чайковского тоже это страшно раздражало. Но именно он написал первый в России учебник по гармонии в двух вариантах. Просто для композиторов, теоретиков и учащихся любых специальностей, и для церковных певчих в цефаутных ключах. Еще не став профессором консерватории, он успел сделать перевод «Инструментовки» Геварта с французского. Ведь его дедушка был француз-переводчик. Он в Петербурге служил переводчиком в таможне и звали его уже не Анри Максимилан, а Андрей Михайлович Ассиер. Потом Чайковский, внук профессионального переводчика, переводит с немецкого труды Гуго Римана, жизненные правила и советы молодым музыкантам Роберта Шумана, которого он очень любил. И на титульном листе «Детского альбома» написано: «Подражание Шуману». Чайковский не скрывал этого. При Московской консерватории была оперная студия, где для своих студиозусов-школяров Чайковский делает перевод «Свадьбы Фигаро» Моцарта, и все, что растащили на пословицы и поговорки, вроде «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный» – это перевод Чайковского, который с детства мог зарифмовать все, что угодно. Его гувернантка Фанни Дюрбах называла его «le petit Pushkin». А этот маленький Пушкин писал стихи на русском и французском языке.

«О ты, бессмертный Бог отец, спасаешь ты меня»… А ребенку семь лет…

Или «Молитва для Господа на всю Россию»:

«Господи! Буть (он еще маленький) всегда со светой нашей Россией.

Мы не забудем тебя и будем верить всегда на всю Троицу…

Чтобы русский никогда не был

Ни в какой другой земле

Она святая всегда будет для тебя!»

Кроме Фанни Дюрбах у него был еще один учитель, друг Ильи Петровича. А Илья Петрович был начальником горного округа в Приуралье. Удмуртов в старину называли вотяками, а их административный центр называли Воткинском. Илья Петрович был начальником Каиско-Воткинского горного округа, директором металлургического завода, одного из главных военных заводов в России. Он был и городским Головой. Среди его друзей был настоятель Благовещенского собора в Воткинске, отец Василий Блинов протоиерей. Он и стихи писал, и на скрипке играл, и был фольклористом (этнографом, как говорили в то время). Вот он вместе с Фанни Дюрбах преподавал в доме русскую словесность и Закон Божий. А Фанни преподавала французский, немецкий, арифметику, географию, азы истории, читала книгу «Дети-герои» и очень любила главу, посвященную Жанне д'Арк. Ведь Фанни родилась неподалеку от провинции Орлеан и очень вдохновенно рассказывала о подвиге девятнадцатилетней девочки, Орлеанской девы. А для взрослого Чайковского это обернулось оперой «Орлеанская дева», для которой он сам писал либретто, изучал эту историю. Чайковский, который говорил, что «Я русский в полном смысле слова, я не встречал человека, более меня влюбленного в матушку Русь», еще и очень любил все французское. Его прадедушка родился в Версале. Он бежал оттуда, спасая свою семью от последствий Великой французской революции. Он поселился в Германии в Мессене. И В Мессенской королевской фарфоровой мануфактуре он делал образцы тех изделий, которые потом пускали на поток. Его профессия называлась «модельмейстер». И это у него и у его жены Элеоноры Риттиг, которая была дочерью австрийского военнослужащего – Чайковский не любил Германию, но любил Австрию – в семье было достаточно много детей, среди которых был тот самый Анри Максимилиан, который сделался петербургским жителем и превратился в Андрея Михайловича, да еще женился на петербургской жительнице Екатерине Михайловне Поповой. А это говорящая фамилия. Потому что у бабушки Чайковского все предки-мужчины были священнослужителями.

И неслучайно француженка-гувернантка Фанни Дюрбах говорила о том, что она потрясена воспитанием Александры Андреевны, которая требовала искренности и правдивости ото всех и во всем. И для Чайковского сказать неправду или промолчать о правде было совершенно недопустимым. То есть его с детских лет вместе с его братьями и сестрами приучали к тому, что каждый человек под Богом ходит и самое большое богатство – это чистая совесть. И эта правдивость обернулась невероятной искренностью музыки Чайковского. Почему каждые три-пять минут она звучит? Потому что все время кому-то хочется прикоснуться, сыграть, спеть. Говорят, что любовь – это потребность прикоснуться. Прикоснуться к этой музыке, прикоснуться к клавишам, произнести эти слова. А музыка Чайковского всегда звучит, как слова. Мелодии Чайковского не перепутаешь ни с какими другими мелодиями, как и Шумана, которого Чайковский очень любил, можно узнать по этому качеству. Скрипка, фортепиано, оркестр – всем этим что-то Вам говорится и говорится только Вам одному. Это свойство музыки Чайковского и открывает человеческие сердца. И из-за этого свойства на всей нашей планете больше всего играют музыку Чайковского, и его имя носит самый крупный, самый авторитетный музыкальный конкурс мира.

Мама Чайковского, Александра Андреевна, как и папа, Илья Петрович, учились в Петербурге. Здесь была одна замечательная особенность образования – во всех учебных заведениях обязательным предметом была музыка. Александра Андреевна, окончила Екатерининский институт благородных девиц, играла на фортепиано, хорошо пела. Словесность у нее преподавал Петр Александрович Плетнев, тот самый, которому Пушкин писал: «Не мысля гордый свет забавить, вниманье дружбы возлюбя…» во вступлении к Евгению Онегину.

Мы вернулись к Пушкину не случайно. Тем более в школе, носящей имя Свиридова. Георгий Васильевич Свиридов. Сразу вспоминается пушкинская «Метель», а у Свиридова – один из самых гениальных соль миноров русской музыки. Соль минорная симфония Моцарта – самая лирическая и мятежная в то же время, самое любимое произведение всех, кто когда-либо к нему прикасался, в соль миноре же начинается самая первая симфония Чайковского «Зимние грезы», и в соль миноре начинается опера «Евгений Онегин» - та самая мелодия, которая пришла из «Вальса-фантазии» Глинки… Белинский назвал «Евгения Онегина» Пушкина – поэмой несбывшихся мечтаний. Вот эти мечтания, которые не сбудутся – они звучат. А потом этот соль минор звучит у Свиридова – в «Тройке» в «Метели» - здесь уже не грезы зимнею дорогой, а буйство стихии. И вальс у Свиридова – когда на бал собираются гости в Татьянин день…

Почему любимая тональность русских романсов – соль минор? Да потому что русская семиструнная гитара строится в тональности соль. И эта была любимая тональность у Чайковского – и самая любимая пьеса в «Детском альбоме» «Старинная французская песенка» - тоже в соль миноре.

Книга «Духовный путь Чайковского». Эта книга возникла, как некоторый протест. Если Чайковский постоянно держит тебя в 19 веке, то это заставляет с уважением относится к истории. Уважение во времена Чайковского вызывала наша страна, которую называли страной дворцов, музеев и гениев. И что творили русские меценаты! Где-нибудь в Вене, Париже или Лондоне рты разевались. В Амстердаме, в Антверпене в музеях почему-то находятся картины Рембрандта, Рубенса, но только картины второго плана. А потому что самые главные их шедевры – в Эрмитаже и в музее имени Пушкина, их скупили когда-то русские меценаты.

…

Когда Чайковского в 1891 году пригласил в Америку знаменитый американский предприниматель Эндрю Карнеги, устроивший самый крупный мюзик-холл в Нью-Йорке, он пригласил Чайковского на открытие. Чтобы его любимый музыкант дирижировал первым концертом на открытии Карнеги-холла, оплатив ему билет через Атлантику и обратно. И Чайковский выступил в Нью-Йорке, в Балтиморе, в Филадельфии, его повезли на экскурсию, показали ему Ниагарский водопад. Он не полез в бочку, в которой скидывали по водопаду. Ему эти острые ощущения были неинтересны. У него был камень на сердце. Уезжая он узнал, взяв в руки газету, что в Каменке умерла Александра Ильинична, младшая, любимая сестра. Он понял, что не успеет проститься, приедет зря, а еще ему будет нечем платить неустойку Карнеги, в таком настроении он гастролировал в Америке. Еще его отвезли на экскурсию в Вашингтон, отвезли в банк. Там ему устроили большое счастье, которого Чайковский не понял – ему дали подержать нераспечатанную пачку банкнот. А Чайковский говорил так: «Презренный металл нужно презирать. Хорошо, когда он есть, его нужно тратить». Потом его отвезли туда, где хранили золотые слитки. Чайковский пишет: «Чистенькие чуланчики с электрическим освещением, похожие на наши амбары и мешки со слитками – вроде тех, в которых у нас хранят муку». Никакого особенного счастья он не заметил.

Счастье было, когда он сел на пароход. И увидел женщину с русским лицом, и после всей этой американской суеты, увидев русское лицо, он расплакался. Ведь гений – ребенок до конца жизни.

И вот когда во второй раз разрушилась Российская Империя, полезли вопросы на темы, на которые в приличном обществе не разговаривают, при этом стали спрашивать и то, какие духовные сочинения писал Чайковский, сколь он был религиозен, как это проявлялось, и где об этом можно прочитать. На эту тему у меня набралось достаточно много материала, который не удалось сразу опубликовать. И я поехала с ним в Оптину пустынь.

В Оптиной пустыни есть схимонах Силофиил, который когда-то жил в Клину. Лечился в больничном городке напротив музея, и часто бегал в музей Чайковского. А когда он ушел в Оптину пустынь, он сразу стал молиться за всех, за кого хотел, и за Чайковского в том числе. К нему я и обратилась за помощью. Мы с ним в том числе говорили и о православных корнях Чайковского. Которые, на самом деле, очень глубокие.

Его дедушка и прадедушка учились в Киевской духовной академии. И дедушке, Петру Федоровичу дали фамилию Чайковский. А до этого фамилия была Чайка. Потому что был один из предков, о котором писали: «С птицами и животными волшебником был, пел вместе с соловьями, криком чаек за собой водил». И прозвали его Чайка. Прозвище унаследовали дети и внуки. Были они мастера петь, танцевать и играть на бандуре. Такое было семейство из Полтавского казачества. А это люди, которые знают, что они родились на свет для того, чтобы в нужный момент за родину жизнь сложить. Вот и молитва Чайковского на всю Россию. А прадедушка Чайковского, Федор Афанасьевич еще носил фамилию Чайка. Он ходил на битву под Полтавой под командованием Петра Первого. И одного из сыновей назвал Петром, это и оказался дед Чайковского. А дед Чайковского учился в духовной академии, но потом перешел на медико-хирургическое отделение и завершил свое образование в военно-сухопутном госпитале, ныне это Военно-медицинская академия. Он стал полковым лекарем и ушел на войну при Екатерине. В эти времена в России были сплошные победы. В этих победных военных кампаниях принимал участие полковой лекарь. И у него была своя победа тоже. С южной границы в Россию пошла чума. И они вместе с коллегами приняли такие меры дезинфекции, что эту эпидемию они остановили. Среди тех, кто это сделал был Петр Федорович. Указом Екатерины II в 1785 году он получил дворянство. Дворяне они были служилые, то есть дворянство «заслужившие». У Чайковских не было крепостных, не было никакой недвижимости. Чайковский не зря пишет в завещании для Володи Давыдова, что «Если обнаружится неизвестная мне, но принадлежавшая мне недвижимость, она будет принадлежать Владимиру Львовичу Давыдову». Все получилось с точностью наоборот. Скончался Лев Васильевич Давыдов, Владимир получи в наследство имение Вербовка близ Каменки, тут же его продал и на вырученные деньги они с братом Модестом Ильичом наконец купили последний дом Чайковского, у которого своего дома никогда не было.

Петр Федорович, заслужив дворянство, уехал на Урал и там женился на Анастасии Степановне Посоховой. Чайковский не зря одно время подумывал писать оперу «Капитанская дочка». Потому что его прадед Степан Посохов был среди тех, кто погиб при защите города Кунгур во время Пугачевского восстания. И к этому замыслу его склонял его высокопоставленный друг, поэт К.Р. или Великий Князь Константин Константинович, который в юности от начала до конца сыграл на фортепиано всего Евгения Онегина и тут же попросил, чтобы его познакомили с автором. Между ними завязалась интереснейшая переписка, которая была опубликована в конце 90-х годов. Чайковский очень внимательно отнесся к предложению Константина Константиновича, но перечитав повесть «Капитанская дочка» отказался от этого замысла. На оперной сцене невозможно все это показать музыкой. Нет яркой героини. Кроме того, на сцене нельзя было изобразить императрицу, это было кощунством. С другой стороны – как показать обаятельного злодея Пугачева? Тоже нельзя. По цензурным соображениям эта опера не могла быть написана. Но Чайковский думал о ней. И когда он читал документальную историю Пугачева, написанную Пушкиным, он отчеркнул там имя своего прадеда Степана Посохова.

Положительная героиня в Пиковой даме? У Пушкина – это анекдот, в котором нет ни одного положительного героя. Пушкин был жутким картежником. Он однажды проиграл одну из глав «Евгения Онегина», и ему так жалко было уступать свое авторство этой главы, что тут же ее отыграл обратно. И вообще страшно не любил, и не уважал все эти нумерологические технологии. У Пушкина, кстати – Германн. Это фамилия. А братья Чайковские были очень добрые люди. И создавая свою «Пиковую даму», а изначально либретто было написано для другого композитора, Модест Чайковский (а на сцене в опере должна быть любовь) поменял местами один единственный момент. Герман стремится узнать три карты не для того, чтобы стать богатым человеком, а для того, чтобы встать вровень с Лизой, которую он полюбил. Так главной делается любовь. И заканчивается все не Обуховской больницей в Петербурге, то есть сумасшедшим домом. А тем, что игроки поют о заколовшемся только что Германе: «господи, прости его и упокой его измученную душу». Где Вы видели таких игроков? А у братьев Чайковских они такие. Может быть, слегка положительная героиня – Лиза. Она появляется на сцене со словами: «Откуда эти слезы?»

«Что значат эти слезы» - слова из первого письма Ильи Петровича Александре Андреевне, родителей Чайковского. Перескажу Вам это письмо. «Сказав мне «да», Вы заплакали. Я знаю, что есть человек, к которому Вы испытываете благосклонность. Не подумайте, что я к нему плохо отношусь. Наоборот. Мне нравится, что у нас с ним одинаковые вкусы. Но если Вы заплакали из-за этого, и хотели сказать «нет», лучше скажите его сейчас, чем четыре месяца спустя, мне будет больнее это услышать. Может быть, Вам сказали, что я добр? Я вспыльчив. Вам сказали, что я богат? Я мот…» И все свои предполагаемые положительные качества он сводит на «нет» сам.

Илья Петрович обратил внимание на то, как уютно чувствует себя его трехлетняя осиротевшая дочка Зинаида рядом с этой дамой, Александрой Андреевной, которая была воспитательницей, учительницей.

Александра Андреевна через некоторое время пишет ему, уезжающему по делам службы: «В Петербурге говорят, что Вы слишком скоро утешились. (Он только что овдовел). Мне неприятны эти разговоры. Я не хочу, чтобы Вы забывали свою покойную жену, я ведь тоже могу умереть, и тогда Вы забудете меня».

В Воткинске, на родине Чайковского Илья Петрович был главой и горного округа, и металлургического завода, и городским головой, но в доме главой всего была Александра Андреевна. Все ее очень слушались, очень уважали, и у Чайковского на всю жизнь сложилось представление о женщине такой, какой была его мама, Александра Андреевна. Когда Надежда Филаретовна в начале переписки расспрашивала его обо всем на свете, и Чайковский ей обо всем рассказывал, она спросила его и о его мировоззрении и религиозности. Он ответил: «Давно не верю в загробную жизнь. Но несмотря на победоносную силу моих убеждений, с негодованием отвергаю я чудовищную мысль о том, что такой прекрасный человек, как моя мать, исчезла навсегда, и что после стольких лет разлуки он не сможет сказать, что по-прежнему любит ее».

Что такое переписка XIX века? Они писали друг другу письма почти каждый день. В форме дневника. Это обязательно рассказ о своих впечатлениях, о состоянии души. И вообще писать письма каждый день было принято в семье Чайковских. Илья Петрович с Алекснадрой Андреевной расстаются, и он пишет ей каждый день и сообщает ей обо всем, что происходит в доме: «Продолжаю свой вахтенный журнал». И пишет обо всем, что произошло в доме без нее. «Сегодня Саша и Петя сочинили песню "Наша мама в Петербурге"». Саша – это та самая любимая сестра, которая родилась сразу же за Петром Ильичом.

Надежда Филаретовна была чрезвычайно внимательна к Чайковскому вот почему. Она входила в десятку самых богатых людей России, которые были богаче царя, она очень благородно употребляла свое богатство. У просвещенного русского купечества было негласное, но и незыблемое правило: «Коль ты богат, живи так, чтобы тебе не было стыдно за твое богатство». Как только в Москве возникло Русское музыкальное общество, а вслед за ним консерватория, Надежда Филаретовна стала финансировать все концерты РМО. Она устраивала достойные концертные залы, оплачивала выступления всех музыкантов на этих концертах и могла вполне написать Николаю Григорьевичу Рубинштейну, основателю РМО и консерватории, что еще неизвестно, чье оно, его или ее. И когда она, слушая концерты, которые сама же и устраивала, пришла к выводу, что лучшую музыку в России пишет Чайковский, а он очень небогатый человек, она поступила очень политично. У нее была вереница детей самых разных возрастов и всех их учили музыке. Среди учителей оказался ученик Чайковского скрипач Иосиф Котек. Сама Надежда Филаретовна, дочь скрипача-любителя, играла на скрипке так хорошо, что могла играть скрипичный концерт Чайковского. Через Иосифа Котека она стала передавать Чайковскому заказы на произведения для домашнего музицироввания. Он очень легко выполнял такие заказы. Она написала, что благодарит за скорое выполнение заказа и прекрасно понимает, что ее благодарение и похвалы для музыканта такого уровня могут показаться смешны, поэтому она не будет распространяться об этом. Ей слишком дорого отношение к музыке Чайковского, чтобы над этим кто-то смеялся. Это было первое письмо. Чайковский был очень воспитанный человек, и ни одно письмо не оставлял без ответа. Он, к тому же, был юристом по образованию. Он даже брату Модесту по самому ничтожному поводу писал: «Прошу принять сие отношение…» (Младших братьев он любил больше всего на свете. Им было по 4 года, когда умерла Александра Андреевна. Он писал Надежде Филаретовне, что пытался заменить им ласки матери, которых они, по счастью, не помнили).

Так завязалась их переписка. С тех пор Чайковский обнаружил, что у него появился замечательный собеседник. Надежда Филаретовна, в отличие от коллег-профессоров по консерватории, которые костили Чайковского как могли, потому что считали, что у них гораздо больше опыта, они были гораздо старше его. А Надежда Филаретовна ему ничего не советовала, она только очень красиво писала ему о том, что она пережила, слушая то или иное его произведение. И их письма были полны этими впечатлениями. Она была почти на десять лет старше, вдова, мать огромного семейства, уже бабушка. И вот в это семейство, она, вопреки желаниям этого семейства, приняла в круг своих забот и самого гениального композитора. Ведь она не ошиблась, сказав, что лучшую музыку в России пишет Чайковский. Они не были друг другу представлены. Они не позаботились о том, чтобы кто-то это сделал. А по тем временам, такие люли не могли даже поклониться друг другу издали. Так они никогда и не поговорили друг с другом лично. Но самый прекрасный роман в письмах, может быть, даже за всю историю человечества – это переписка Чайковского и фон Мекк. Бог знает, как бы сложилась судьба Петра Ильича, если бы не эта, как он сам говорил, «забота провидения». В результате чего он когда-то написал первый духовный цикл, «Литургию».